Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

Хартофилакс со всё большим заросли бамбука, вышёл к патримонию, иногда вид церкви. Над долиной Печали как и обыкновенно, жарил неподатливые антрекоты паргелий. Ноги, обутые в пегамоидные, истоптанные до невесомости, бодро по удобной стезе мимо мачтовых пальм и искусственных кипарисов, к деревянной, но отталкивающей древоточцев церкви и спрятанной, пирамида Хуфу, за алтарём. От перлов сестёр отпадали ушраковины, несколько времени чтению. Хартофилакс останавливается на пороге и в который оглядывает своё. Ставит взятую у сестёр на пол, подле входа, смазурил, вырезать прихоть художника, зацепился стеммой за антресоль-божницу. «Противодействие арианству» Василия Анкирского, «Ода императору Константину» Присциана, «9 книг о правах, судах и законах чешской земли» Корнелия Викториана, «Героика» и «Энеида» Вергилия, Мариус Сервий «Толкования на Вергилия», «Илиада» и «Одиссея» Гомера, Плутарх «Против Калота», «О видимом на диске луны лице», «О позднем наказании безбожника», Аристофан «Критика и пояснение поэм Гомера», Люций Апулей «Апология» и «Метаморфозы». Верно всё припомнив склонился над таящим нерасставленные. К той громоздкой, начал разносить давеча, на спецификации действующих и описании ристалища тамошнего. Что-то там Доротея Фиманн.

Доротея Фиманн: Марс, Маха, Яровит, Арес, Сет, Баал, Сканда, Минерва, Бадб, Гуан-Ди, Перун и Один меня побери.

Имхотеп: Жак де Морган, Уильям Мэтью Флиндерс Питри, Эдуард-Анри Навилль, Оливье-Шарль-Камиль-Эммануэль, виконт де Руже меня побери.

Каспар Хаузер: Людвиг Баденский меня побери, Луиза-Каролина фон Хохберг меня побери, Буркард и Зауерберк меня побери.

Бабушка Гитлера: Что это вы там нашли? (Вглядывается в пол там, где светит фонарь).

Доротея Фиманн: Имхотеп обронил кусок подсказки и он исчез.

Каспар Хаузер: Не могу взять в толк, как с такой неуклюжестью можно было стать архитектором?

Имхотеп: Не архитектором, а зодчим.

Бабушка Гитлера: Ну что вам за беда, пропал, туда ему и дорога. Это который пропал, который указывал на коридор?

Доротея Фиманн: Да если бы. Тот я запомнила как тебя. Пропал с ключом от двери в покой.

Бабушка Гитлера: Ну вот и хорошо. Тот я запомнила как вас всех.

Каспар Хаузер: В таком случае не двинуться ли нам далее? Я за свою жизнь побывал во многих замках, подземельях и таинственных переходах, но этот нравится мне менее всех.

Бабушка Гитлера: Потому что здесь тебя и впрямь могут побрать, да только не твои слабосильные Зауерберки, а те, что сказала Доротея.

Имхотеп: Я сам строил этот замок и коридор и ручаюсь, что их кабинеты находятся отсюда в наибольшем отдалении.

Доротея Фиманн: Что ж они так отгородились от содеянного? Чтоб позабыть скорее?

Бабушка Гитлера: Во-первых, не от содеянного, а от останков, а во-вторых, пошли уже, чего здесь изображаться для прессы и критиков молельными истуканами.

Все четверо в свете того же фонаря идут вперёд и фонарь потихоньку затухает, скрывая и действующих лиц. Далее говорить начинают на сцене, той, что изображает кабинет.

Яровит: Не нравится мне всё это.

Гуан-Ди: Так иди вниз и проверь мост. И не мозоль мне глаза.

Яровит: Что ты там всё время пишешь?

Гуан-Ди: Уж точно не расписываю часы посещения библиотеки.

Яровит: Хотя как директор и вообще единственный служащий и мог бы.

Гуан-Ди: То, что я пишу и так заставит прийти в гармонию повиновения несколько тысяч.

Яровит: Что там тысяч, ты управься с теми двумя дюжинами внизу. Они заняли очередь, им всё ни по чём.

Гуан-Ди: Очередь священна, так же как и списки.

Яровит: Да, очередь явление порядка.

Гуан-Ди: Скоро сбросишь им на головы своих рыцарей и…

Яровит (перебивая): И что существенно изменится? Встанут в ту же очередь. Сделают её ещё длиннее.

Гуан-Ди: Ну и хорошо. Для того и затеяна общественная библиотека, чтоб в той собиралось общество и читало книги. А отряд рыцарей летящий с высоты никого не раздавит?

Яровит: Катящийся с высоты, при том под очень острым углом.

Они замолкают. Гуан-Ди за столом неторопливо макает перо в чернильницу и что-то пишет. Яровит подходит к окну и говорить начинают совещающиеся подле рва люди.

Пауль фон Фейербах: Хоффенхефер меня побери, я должен был оказаться там (показывает рукой на поднятый мост замка и переднюю стену), второй в очереди.

Александр Ипсиланти: Скоро будешь, как только Яровит поднимет свой мост.

Урия Хеттеянин: Но мы должны оказаться там раньше и не верхом на мосту.

Мефодий Дёмин: Я умею стрелять.

Пауль фон Фейербах: Там, сколько я видел, оказался даже этот напыщенный пфальцграф, а я здесь.

Александр Ипсиланти: Я бы, пожалуй, обменял вас на пфальцграфа, тот хоть умеет держать оружие. А вы вообще-то кто такой?

Пауль фон Фейербах: К вашему сведенью я криминолог.

Мефодий Дёмин: А что это?

Пауль фон Фейербах: Наука, которая изучает преступления и преступность и я её адепт от кончиков волос на голове, до роговичных отслоений на пятках.

Мефодий Дёмин: Тогда, верно, вам бы надо оказаться с чёртовой бабушкой в сей час.

Следующей сценой предстаёт двор перед закрытыми дверями в замок – общественную библиотеку. Стоящие там люди невероятно шумят и спорят. Их очередь тянется от высоких дверей, по широким каменным ступеням и вниз по грязному навозному двору к опёртой на оглобли повозке с сеном на двух колёсах. У неё завершается очередь и на ней сидит Бомбаст Парацельс, который тоже то и дело что-то выкрикивает в общий непрекращающийся спор, но реже других, многие из которых так и брызжут словами и слюной, однако очереди не раскрепляют. Из криков проступают слова вроде: «лестница», «подавись ты своим молоком», «чёрное молоко из красного сосца», «амальгама», «Серапеум», «Ди скривился как коряга», «тетрасомата», «оттаскал бы ты его за бороду», «не произноси бороду рядом с одеялом» и прочее. Хартофилакс отложил, составил складки, взял оставленную подле сундука сухарницу. Следовало бланкировать какой-нибудь, после принести безмозглым и указать. Однако, не приступая к, взял ещё из сундука, в то время пьеса раскрытая на рубеже. На переплёте: «Апология самоубийства-папы», сочинитель Эмиль Коновалов. Мотто такое: «Посвящаю Богу, который не берёт на небо себя убивших». Взял вазу и пошёл за ножом.

Готлиб решил остановить в карман нож спонтанно, вдруг подумав, не худо бы иметь, повстречаешься с этим, что-то там делает с головами. Пошёл в шахтёрский, зная, там есть рынок и где-то там же скрывается надобный. Назвал агент, навёл на клио с сокровищами Елисея, в Иордань Андраш VII, карапет Иштвана Батори. Помимо имени – Зоровавель, сообщено, возглавляет профсоюз «Первый всемирный конгресс тред-юнионов рудокопов», сведенья о внешности, рода, повстречав, сразу. В сугубой сермяге, как экспликнул, под видом профсоюза кое-чем, здесь умственный багаж не подтверждён и в чём именно, предстоит самому. Шахтёрское образование у подножия гряды, и примостилась вся, в голове означенный рынок, всё более руду, кое-где лотки с рыбой, хлебом, овощами, щётками и кухонной. На деревянных кучи и, составлены из кварца, мрамора, нефрита, гранита, глиняных кирпичей и сланца. Рынок неподалёку от Лесоруба и городской, но в то же сам шахтёрский от северных и вдоль северной же до нунатака. Едва ли не четверть и населён, по большей именно и их семьями. Шахтёры пришли скитаясь, позади родину – очаг у подножия Худых, добывали через на третий, пока волхвопаскудства. В скитаниях на третий век повстречал Старокитежский, заарканил в строительство у кряжа, и не соответствовал масштабами Худым, рудошукание не в пример. Однако сперва пришлось тесать для брандмауэров и палисадов, в награду за Елисей отписал аптерию под гетто и позволил как вздумается, поначалу не платя алькабалу. Шёл по барахольным, выискивая с ножами и слушая о чём толкуют. И здесь по большей части о рубилове. Кое-что связанное с, видел в Ханау, там ими, если верить Л. К., играли в кегли. Штаб профсоюза рудокопов в длинном одноэтажном в третьем квартале шахтёрского. Накидано штейгерами прошлого из серого с глиняной черепицей, перед формовкой и обжигом с кумачовым и длинным рядом круглых призоров, на пароходе. С обеих от крыльца насыпано по куче колотого, в связи сообразил, профсоюз не воздухоплавателей, не ростовщиков, не почтальонов и не молочников к какому бы из трёх макрокосмов не. Внутрь, поозиравшись: красно-синие на стенах, оказался в махшатной; к секретарю профсоюза, Готлиб даже афазнул дежурному секретарю, сидел в торце рябой передней в лорнетприцелах, козырьке и подтяжках, рыжий, сразу, не рудокоп. Милейший, мне надобно переговорить с Зоровавелем, где я могу его найти? С ним все хотят переговорить, нигде вы его не найдёте. Допускаю такое, однако же не подскажите ли вы мне путь, каковой наибыстрее всего приведёт к нашей, я сам из профсоюза солькурских рудокопов, председатель ответственной комиссии по очищению катакомб от мокриц. После рекомендованья глянул более, однако всё равно с. Да, мы знаем про ваши катакомбы, задумчиво он. Разумеется, одни из обширнейших, даже больше одесских, на это хмыкнул и с неким своим дромгедом. Как видно вы и сейчас много их расширяете, он, потому что в прошлом году, сколько я помню, размеры солькурских были меньше даже парижских и капуцинских. Да, мы же поставляем соль всему миру, пробормотал, чем заслужил ещё одну странного свойства никтинастию, тахителически на менее щекотливую. Так вот о пути нашей и Зоровавеля…, перебил. Стало быть, у вас много мокриц развелось? Они что же, едят в основном соль? Не знаю, что они там едят, начавший раздражаться Готлиб, наверное всё то, что едят все остальные мокрицы, но у нас там соли не остаётся, я же сказал, мы поставляем её всему миру, думаете миру нужно мало соли и у нас остаётся излишек чтобы кормить мокриц? Тем более в таком количестве, что из-за них даже была созвана ответственная комиссия во главе со мной? Тираду молча, под конец руку под стол, под, ещё издали заметил, коричневый с печатью и оттуда тифдруковый конверт, большой, с тяжёлой сургучблямбой, чем-то там формованной. Стал крутить в руках по-прежнему мимо Готлиба. Раззадорился не на шутку и собирался обрушить на голову, чтоб побрали все силы тьмы, цверги, кобальты и мокрицы, вдруг одна из дверей перголы влево, оттуда голова в обрамлении густой перманента и рекордоэспаньолки, малость до спрятанных под сюртуком и сорочкой сосцов. Кивнула, обожди малость, Иеремия и на Готлиба. Из солькурского профсоюза, председатель комиссии по мокрицам? Точно так. Прошу, прошу, давно вас дожидаюсь. Я Зоровавель. Готлиб (сразу узнаешь) и сам это (кроме кольнуло острое, уже брал на перископ, не при самых обыкновенных. Тогда подрабатывал зловещим бородачом). Кинул злобный на Иеремию и в кабинет, сокрылась мохнатая. В с такими же красно-синими по стенам и полу и круглотой, имел смутную обозреть целиком, выгоден ростом, в бинарной оппозиции к сурам, кикснул в трембач кулаком, едва за ним затворилась. Согнулся в области стана и потянул из рукава украденный, прежде чем успел пустить, разогнанный вес по спине в район почек, тут же по обеим арталам, пал на красно-синие пола, на полдетеншена решил не предпринимать к импедансу, на обретении утерянного, вправду спичировать вышибленного. Понял за что? – через некоторое Зоровавель, занял за простым профсоюзным перед окном. Готлиб, тяжело дыша, подниматься, ничего не отвечая. Нельзя лгать, что ты рудокоп и в профсоюзе, очевидное. Да я, кажется… кажется и не сказал, что я рудокоп и состою в профсоюзе, Готлиб, водружая свергнутый. Сказал лишь, что председатель комиссии… Хватит, грозно его Зоровавель. За одну ложь ты уже наказан, так не твори ещё. Ладно, не стану, вышел. Пошёл он к дьяволу со своим гостеприимством, думал провинциальный, проходя мимо согнувшегося к мешку Иеремии и на декуманус. Зачем приходил-то? – сзади из иллюминатора. Хотел спросить, не знаешь ли, куда Елисей девал ту лалару, привёз ему Андраш номер семь, через плечо и быстрыми па к рынку, затеряться, более не визитировать в шахтёрский, уж лучше еврейское, у тех хоть не в заводе односторонняя грызня. В спину ударило молчание. Нить к Зоровавелю почти клифанулась, решил во что бы то рандевнуть с внучкой Фиманн, наблюдалась в лечебнице, как видно, для смирительно-бесноватых, выяснить у, не уломал удачу в Ханау и Эльзасе, а уж очень. Как околпачить консилиум, кажется, благодаря всё той же с палеей братьев и всеми, артемидил. В той и Зоровавель, тогда не альварил, его так. В Ханау и тогда криптоархеологу пришлось участвовать, по крайней наблюдать, одно из эксцентричных в индукции. В то продолжал за домом братьев, теперь с оглядкой на берлину. Однажды как прикатила на эспланаду с бегхаузом и оттуда диада, в том и тот, миксоскопировал за ним возле. Пешком, укатила, промыли собой расстояние, грянули в парадную. Открыли, сколько мог прицелить, в проёме островерхая, оба внутрь, при этом с полисонами, Лукиаша, последним, пред по сторонам и позади шлицы на фраке, вульгарность, не полиопнул. Заранее об ассо, теперь безо всяких внутрь. Такого не стерпел. Малость выждал, злясь и обдумывая положение, решил тоже и просто брязгнуть. Когда до братоберлоги две дюжины, из-за угла ангельская таратайка, устроилась перед папертью. Сообразил, сейчас выдворятся, всего не одни, мало почаёвничали в столь бесподноготном и импрессия, за кем-то. К заду кареты, за румбом, дальним от выезда, всё равно не видимые при таком зрения циркули за понселетом. Из пенатов оба сыщика, один из карликов в боливаре из точилки. В коленях, когда закачалась в третий, пал на зады и таким в мерзопакостной компании, потянулась – понял скоро, сам проходил этим не так – к замку Штайнхайм.